Василий Перов.
"Никита Пустосвят. Спор о вере".
1880-1881.
Известный мастер жанровой живописи Василий Григорьевич Перов (1833-1882) прославился не только любимыми прежде народом «Охотниками на привале» и «Тройкой», но и двумя запоминающимися картинами на исторические темы: «Суд Пугачева» и «Спор о вере». Теперь трудно сказать, почему эта не особенно известная история из времен юного Петра Великого стала сюжетом картины Перова. Может быть, он был навеян современной Перову обстановкой в России, усилением того, что тогда называли «нигилизмом» (не забудем, что это время «Отцов и детей» Тургенева), спорами, которые шли повсюду о роли Церкви и веры в жизни человека. Сохранился почти карикатурный карандашный рисунок Перова, датируемый 1880 годом, с характерным названием «Спор о вере». В поезде два интеллигента спорят с монахом, собиравшим подаяния, причем въедливый господин в очочках при сочувственном молчании окружающих загнал монаха в тупик, и тот, видимо, не может подобрать нужных слов для ответа оппоненту.
Возможно, из этой подмеченной художником дорожной сценки «и растут ноги» картины. Однако так же, в двух словах, объяснить сюжет картины невозможно. Он требует разъяснения, экскурса в историю.
Началась вся эта история в мае 1682 года с мятежа стрельцов, которые, напомним, по наущению клана Милославских (родственников первой, покойной жены царя Алексея Михайловича Марии) не позволили закрепиться у власти только что вступившему на престол 10-летнему царю Петру Алексеевичу из рода Натальи Нарышкиной – второй жены Алексея Михайловича. В итоге к Петру в качестве соправителя был определен слабый умом и здоровьем 16-летний царь Иван Алексеевич из рода Милославских, а регентшей при малолетних царях была объявлена старшая сестра Ивана царевна Софья. Так Софья Алексеевна стала правительницей России. Почти сразу же стрельцы, осознав свое могущество, принялись добиваться от новой власти уступок и льгот в качестве награды за возведение Софьи на трон. Сначала они потребовали для себя особого статуса, и их стали называть не стрельцами, а «надворной пехотой», потом они возжелали получить огромное жалованье, которое якобы им задолжало государство, затем заставили Софью уволить и сослать неугодных им стрелецких полковников. В общем, довольно скоро управлять этой многотысячной массой, похожей на кипящую лаву, Софье стало почти невозможно. И в этой обстановке особую роль приобрел начальник Стрелецкого приказа боярин князь Иван Хованский по прозвищу Тараруй («болтун», «говорун»). Никаких особых достоинств, кроме древнего, от Гедиминовичей, происхождения, а также умения разговаривать со стрельцами, у него не было. Зато у Хованского были огромные амбиции, и, ухватившись за стрелецкие копья, он хотел занять первейшее в стране место, благо у власти стояла женщина – существо, по мнению тогдашнего общества, к правлению непригодное. Одновременно, понимая всю ненадежность взбалмошной стрелецкой массы, Хованский старался укрепить свое положение с помощью старообрядцев, поднявших голову после смерти царей Алексея и Федора. Опора на старообрядцев казалась ему тем надежнее, что и среди стрельцов многие стояли за «старую веру» против «несториан» - сторонников реформированной патриархом Никоном официальной церкви. Поэтому Хованский поддержал возникшую в среде старообрядцев идею устроить «спор о вере» - диспут между несторианским собором во главе с патриархом Иоакимом и старообрядческими старцами, вождем которых стал священник из Суздаля Никита Добрынин, человек фанатичный, упрямый и склочный. Враги (а их у него было множество) прозвали Никиту Пустосвятом (святошей, ханжой) и всячески старались опорочить, представляя его грубым, невежественным фанатиком-пустословом. Однако Никита был образован и мог «ответ дать», то есть на равных спорить по вопросам веры с официальными богословами. Для этого спора старцы составили челобитную, в которой перечислили все ошибки и грехи несториан с самого начала церковной реформы.
Этот спор, да еще публичный, был остро нужен старообрядцам, ведь раньше они подвергались только страшным гонениям, их пытали и жгли на кострах, а на дыбе, как известно, много по вопросам веры не поспоришь. Теперь же, благодаря содействию Хованского, у них впервые появилась легальная трибуна, и они со всей страстью на нее рвались. Софью и ее окружение никакая «пря о вере» не устраивала – не время было для диспутов, но Хованский настаивал, шантажировал правительницу новым бунтом стрельцов. Софья понимала, что это были не пустые слова: все знали, что стрельцы подчиняются своему начальнику беспрекословно, да и память о недавнем кровавом стрелецком мятеже была еще свежа. Поэтому Софья нехотя разрешила провести диспут, но поставила два условия: спорить должны не на Красной площади, не принародно, как хотели того старообрядческие старцы, а в Кремле, в Грановитой палате, и обязательно в присутствии правительницы. Так Софья стремилась не допустить, чтобы богословский спор превратился в избиение патриарха и других верных ей иерархов церкви. И эти опасения не были напрасны: Москва бурлила, сторонников патриарха начали избивать на улицах.
15 июля 1682 года под одобрительные крики толпы, заполнившей Кремль, поп Никита и его сторонники с налоями, свечами и иконами шумно ввалились в Грановитую палату. Вместе с ними пришли и выборные от стрельцов.
Для всех было неожиданностью, что кроме патриарха под сенью, где стоял трон, сидели несколько женщин: то была Софья и решившие ее поддержать тетка – царевна Татьяна Михайловна, сестра – царевна Мария Алексеевна и даже вдовствующая царица Наталья Кирилловна. У подножия трона в белом клобуке стоял патриарх с Евангелием в руках. Это мы и видим на картине Перова, хорошо знакомого с описанием диспута в исторических источниках, а также с дошедшими до нашего времени интерьерами Грановитой палаты.
«Пря о вере» началась нервно. Патриарх Иоаким сразу же пытался урезонить старцев, поставить их на место: «Зачем пришли в царские палаты и чего требуете от нас?» Пустосвят отвечал, что пришли «бить челом, чтобы дали свое царское рассмотрение с вами, новыми законодавцами, чтоб служба Божия была по старым служебникам». Патриарх продолжал нападать: «Это не ваше дело. Простолюдинам не подобает исправлять церковных дел и судить архиереев. У нас книги исправлены с греческих и с наших харатейных книг по грамматике. Вы же грамматического разума не коснулись и не знаете, какую силу он в себе содержит». Но старцы, закаленные идейные бойцы, не смутились выпадом патриарха. «Мы не о грамматике пришли с тобою говорить, - возразил Никита, - а о церковных догматах. Вот я тебя спрошу, а ты отвечай: зачем на литургии вы берете крест в левую руку, а тройную свечу в правую? Разве огонь честнее креста?» Патриарх замялся. Ему на помощь пришел архиепископ Холмогорский Афанасий, опытный богослов. Своими аргументами он так смутил Никиту, что тот кинулся к Афанасию с криком: «Что ты, нога, выше головы ставишься? Я не с тобой говорю, а с патриархом!» - и, как тогда говорили, «заушил его». Именно этот момент и отразил на картине Перов: упавший от заушины Афанасий держится за левую щеку. Тут-то и вскочила с трона Софья, воскликнув: «Видите, что Никита делает? В наших глазах архиереев бьет, а без нас и подавно бы убил!» С трудом удалось успокоить дискутантов, и Никита начал читать старообрядческую челобитную с упреками покойным царям Алексею Михайловичу и Федору Алексеевичу.
Несколько раз Софья прерывала его чтение возмущенными выкриками. В какой-то момент она со словами «Мы такой хулы не хотим слышать, что отец наш и брат еретики, мы пойдем все из царства вон» хотела выйти из палаты, но тут услышала из толпы стрельцов нечто крайне неприятное: «Пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить, нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет». Софья тотчас вернулась и с места своего уже не сходила до конца. Никита дочитал челобитную, после этого было решено дать патриарху время подготовить ответ на нее, и «прю о вере» перенесли на 7 июля. Старообрядцы покинули Грановитую палату с пением и торжествующими криками: «Победихом, победихом! Мы всех архиреев перепрехом и посрамихом!»
Но они рано радовались. Той же ночью по указу Софьи Никиту схватили и без всяких разговоров и диспутов отрубили ему голову. Но правительница понимала, что настоящая опасность для нее исходит не от крикливых старцев, а от Хованского – режиссера всего этого спектакля (можно предположить, что Перов изобразил его стоящим справа от трона, боком к зрителю). В столице говорили, что Хованский подбивает стрельцов вырезать царскую семью и что, кичась своим древним происхождением, хочет сам занять трон. Опасность нового переворота была так велика, что 20 июля Софья вместе с царями Иваном и Петром, другими родственниками, забрав с собой все ценности и регалии, выехала в Коломенское. А потом произошло необычайное: вся царская семья почти целый месяц скиталась, подобно цыганскому табору, вокруг столицы, переезжая из одной обители в другую, пока не осела в Троице-Сергиевом монастыре. Туда стали подходить вызванные указом Софьи дворянские полки. Стрельцы, напуганные этими приготовлениями, пошли на попятную, выдали Хованского с сыном, которым на подъезде к Троицкому монастырю, даже не дав оправдаться перед Софьей, отрубили головы. Хованщина закончилась…
Сохранилась легенда, что по ночам на Троицкой дороге перед загулявшими путниками в тумане появляются два безголовых призрака в старинных, богатых, залитых кровью одеждах и умоляют передать царевне Софье, что они перед ней не виновны. Не будем этому верить: с пьяных глаз и не такое привится…
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка». Санкт-Петербург, «Арка». 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
